Неточные совпадения
Туробоев сказал ему адрес, куда нужно прийти
в воскресенье к восьми
часам утра, и ушел, захлопнув дверь за собой с
ненужной силой.
Самгин возвратился
в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город,
часы пробили восемь.
Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен,
в пустоту его уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже как будто
ненужным сегодня.
А через
час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по предмету, о котором,
в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню. Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув
ненужные книги, побежал за город.
Карачунский издал неопределенный звук и опять засвистал. Штамм сидел уже битых
часа три и молчал самым возмутительным образом. Его присутствие всегда раздражало Карачунского и доводило до молчаливого бешенства. Если бы он мог, то завтра же выгнал бы и Штамма, и этого молокососа Оникова, как людей, совершенно ему
ненужных, но навязанных сильными покровителями. У Оникова были сильные связи
в горном мире, а Штамм явился прямо от Мансветова, которому приходился даже какой-то родней.
Медленно прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь,
в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком
часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было
ненужным, омертвело
в тоске…
Он с беспокойством смотрел на меня, как бы ожидая ответа. Разумеется, я бросился расспрашивать и кое-как из несвязной речи, с перерывами и
ненужными вставками, узнал, что
в семь
часов утра к нему «вдруг» пришел губернаторский чиновник…
В Багрове происходило следующее: с пятнадцатого сентября Степан Михайлыч считал дни и
часы и ждал каждую минуту нарочного из Уфы, которому велено было скакать день и ночь на переменных; это дело было тогда внове, и Степан Михайлыч его не одобрял, как пустую трату денег и
ненужную тревогу для обывателей; он предпочитал езду на своих; но важность и торжественность события заставила его отступить от обычного порядка.
Андрей Ефимыч отсчитал пятьсот рублей и молча отдал их своему другу. Тот, все еще багровый от стыда и гнева, бессвязно произнес какую-то
ненужную клятву, надел фуражку и вышел. Вернувшись
часа через два, он повалился
в кресло, громко вздохнул и сказал...
… И хоть бы капля живой струи подо всем этим хламом и сором! Какое старье, какой
ненужный вздор, какие плохие пустячки занимали все эти головы, эти души, и не
в один только этот вечер занимали их они, не только
в свете, но и дома, во все
часы и дни, во всю ширину и глубину их существования! И какое невежество
в конце концов! Какое непонимание всего, на чем зиждется, чем украшается человеческая жизнь!
Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут вырастало что-то маленькое, пустое,
ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов под ногою. И, почти плача — от тоски, от того вечного непонимания, которое стеною всю жизнь стояло между ним и близкими и теперь,
в последний предсмертный
час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал...
Было странно его пристрастие к вещам барского обихода; кроме
часов, подарка Баймаковой,
в комнате его завелись какие-то
ненужные, но красивенькие штучки, на стене висела вышитая бисером картина — девичий хоровод.
Сильно соблазнял его, мимоходом сказать, тот самый уголок
в сенях квартиры Олсуфья Ивановича, где прежде еще, почти
в начале сей правдивой истории, выстоял свои два
часа наш герой, между шкафом и старыми ширмами, между всяким домашним и
ненужным дрязгом, хламом и рухлядью.
«Как нехорошо это устроено, что не может человек думать о том, о чем он хочет, а приходят к нему мысли
ненужные, глупые и весьма досадные. Прошло четыре года с того вечера, как я сидел с Наташей на берегу, а я об этом вечере думаю, и мне неприятно, и особенно неприятно оттого, что я вполне явственно вижу красную луну. При чем здесь эта луна? А если бы я стал думать о том, сколько „барин“ получает денег
в год, потом
в час и минуту, мне стало бы хорошо, и я бы заснул, но я не могу».